ГЛАВА 9. ПАДРЕ VS БАТЮШКИ
(из книги Виктора Бирюкова)
В предыдущих ретроспективных главах мы относительно подробно познакомились с происхождением моей мамы Талины – Татьяны Михайловны Баклановой. А чем занимались в середине XIX века предки отца? Что ж, добро пожаловать к истокам речки Вечерлейки – в русскую деревню Чебудасы!
Родители автора этой книги: Талина (Татьяна Михайловна Бакланова) и Степан Петрович Бирюковы
В цитировавшемся выше Топонимическом словаре Мордовской АССР говорится: «В "Списке населенных мест Симбирской губернии" (1863) Чебудасы – деревня удельная и владельческая из 43 дворов Ардатовского уезда. Происхождение названия, вероятно, связано с эрзя-мордовскими словами "чопуда тарка" – "отдаленное, глухое место в лесу". В "Межевых книгах земель мордвы Учеся Каргашина и Бичуры Акчурина с братьею" в 1602 году сообщается об "урочище Чебударка"».
Итак, в Чебудасах проживали крестьяне, принадлежавшие как императору, так и отдельным помещикам. В 1842 году здесь появился на свет Василий Захаров, то бишь сын Захара. Как следует из метрических книг, были у Василия три сестры Александра (1836), Елена (1845) и Агафья (1848), а также брат Петр (1849).
Их матерью и законной женой Захара была Мария, Васильева дочь (1815). Вероятно, и старшего сына нарекли Василием в честь ее отца. Женился Василий Захаров довольно поздно, когда ему уже перевалило за 30 лет, на Екатерине Тимофеевой, то есть дочери Тимофея.
За этой парой и их потомками суждено было закрепиться фамилии Кирьяновых – вероятно, оттого, что так односельчане нередко величали и Захара (отца Василия), и Феофана (отца Захара и деда Василия). Дело в том, что прадедом Василия был крепостной мужик по имени Кирьян. Чем-то он запомнился жителям Чебудасов, а вот предков самого Кирьяна установить не удалось – по крайней мере, пока.
Вряд ли по причине позднего брака у Василия Захарова и Екатерины Тимофеевой был лишь один ребенок – Неонила (1876–1933). Скорее всего, память о других их детях успела стереться в ту фактически дописьменную для рядового люда пору.
Открою большой секрет: Василий Захаров и Екатерина Тимофеева – мои прадедушка и прабабушка. Соответственно их дочь Неонила, принявшая со временем фамилию Кирьянова, – родная моя бабушка. Естественно, мы никогда с ней не виделись, поскольку она ушла из жизни почти за 30 лет до моего рождения.
Кстати, а не завернуть ли нам ненадолго еще в одно в русское село? Это Большие Манадыши, которые расположились на берегу Вечерлейки – аккурат напротив Чебудасов, в пределах прямой видимости. Судьба Неонилы Кирьяновой жила прямо за речкой, но об этом несколько позже.
Топонимический словарь И.К. Инжеватова свидетельствует: «В "Списке населенных мест Симбирской губернии" (1863) Большие Монадыши – село удельное из 78 дворов Ардатовского уезда. Название-антропоним: имя Монадыш (Мадышка) встречается в переписях мордвы и в актовых документах XVII–XVIII веков. Из переписи 1624 года видно, что в деревне Момадышево Верхоменского Стана проживала "вдова Нирка Матресевская жена Момадышева"».
В 1843 году в Больших Манадышах родился мальчик, Алексей Савельев сын; «Савин», – записал батюшка для краткости в метрической книге. Были у него пять сестер, из которых Аграфена (1833), Авдотья (1834) и Васса (1836) умерли в детстве. Вероятно, выживание младших сестер Матрены (1840) и Аксиньи (1853), да и самого Алексея, объясняется тем, что их мать на собственных ошибках научилась правилам ухода за ребенком. Не забудем, что в отсутствие патронажных сестер неграмотные и неопытные матери попросту не подозревали об этих правилах.
В том же самом 1843 году на другом берегу Вечерлейки – в Чебудасах – появилась на свет Матрона Иванова (то бишь дочь Ивана). Долгое время никто не подозревал, что Алексею и Матроне предстояло стать женой и мужем. Поначалу-то женился Алексей на Вассе – девушке, которая была на четыре года его старше; в 1864 году у них и дочка родилась – Анастасия. Работа в руках Алексея Савина-Савельева спорилась. Как автор об этом узнал?
А вот так: если в 1864-м метрическая книга величает Алексея удельным крестьянином (для императорских крестьян крепостное право отменили позже, чем для помещичьих, а Большие Манадыши было селом, напомню, удельным), то в 1869-м он уже значится в документах крестьянином-собственником.
Иными словами, прадед мой быстро и сполна рассчитался с казной за надел, на котором прежде трудился в качестве арендатора. Но уже в 1869-м постучалось в семью Алексея горе – супруга Васса в 31 год умерла «от чахотки», как вписал в метрическую книгу священник Павел Грацилев.
В свою очередь, Матрона вышла сперва за крестьянина Гордея Никифорова из Больших Манадышей: перебралась из Чебудасов за Вечерлейку. Но и тут стряслась беда: подобно Вассе, Гордей безвременно скончался – в эпоху «до прививок», «до антибиотиков», «до гигиены» это никого не удивляло.
Выждав положенный траур, 18 января 1871 года 28-летние Матрона и Алексей, вдова и вдовец, поженились. Таинство венчания совершил тот же отец Павел (Грацилев) при помощи дьячка Ивана Крестовского. Как сообщает метрическая книга церкви села Большие Монадыши Ардатовского уезда, поручителями по жениху выступили «деревни Сыресь крестьянин Нил Космин и села Монадыш крестьяне Семен Флоров и Тимофей Иванов; по невесте – деревни Чебудас крестьяне Максим, Василий Ивановы и Трофим Анисимов».
Так благодаря причудам судьбы состоялся брак, в котором 19 августа 1877 года появился на свет мой дед по отцовской линии – Петр Алексеевич Бирюков, что засвидетельствовал священник Иван Никольский. Соответственно, Матрона и Алексей – мои прабабушка и прадедушка. Была у Петра Бирюкова и старшая сестра Иулиания, родившаяся еще в 1871-м, и младший (вероятно) брат Федор; почти наверняка имелись другие сестры и братья, однако достоверно мы этого еще не установили.
Столь подробная остановка на семейной истории Матроны и Алексея понадобилась автору для того, чтобы вернуться к теме «святой Руси» через рассмотрение роли православного священника. Если не считать высокообразованных помещиков, встречавшихся крайне редко, батюшка являлся самым большим интеллектуалом, а нередко и единственным грамотеем на огромной по западноевропейским меркам территории.
«Некоторые историки утверждают, что режим Николая Первого задержал приход индустриальной революции в Россию, что отчасти верно, – рассуждает профессор истории Лондонской школы экономики Доминик Ливен. – Но корень проблемы глубже – в том, что фундаментальные факторы для индустриализации России в начале XIX века еще не созрели... В России был чрезвычайно низкий уровень образования по сравнению с той же Германией или Британией. Это создавало проблемы с квалифицированной рабочей силой. Кроме того, были материальные ограничения. Первая индустриальная революция в Западной Европе основывалась на перевозке угля и железной руды в одну точку. В Британии или в Бельгии это означало преодоление нескольких десятков километров, а в России – сотен и тысяч, так что до развития железных дорог связать уголь и металл было просто невозможно».
Экстраполируем точку зрения известного россиеведа Ливена на «церковную» Россию. Православный приход включал в себя множество населенных пунктов: обычно одно большое село, а также десятки деревень и хуторов: сотни дворов, тысячи человек. И весь этот народ, почти сплошь неграмотный, валил к батюшке днем и ночью. Рождение и смерть, похороны и свадьба, недород и болезнь, драка и пьянство, приметы и вещие сны, даже привидения – поводом становилось все что угодно.
В абсолютном большинстве случаев батюшка ничем вроде бы не мог помочь, разве что привычно выводил в метрической книге: такой-то младенец умер «от кашля». Но люди неосознанно ценили священника прежде всего оттого, что он давал уникальную возможность выговориться: как известно, лучшим собеседником кажется тот, кто умеет нас выслушать. А ведь батюшка еще и произносил слова утешения!
Особенно это относится к исповеди, на которой можно рассказать даже то, о чем стыдно поведать лучшему другу. Собственно, у тайны исповеди две стороны. Да, священник не имеет права передать кому-либо содержание самых ужасных признаний грешников; но вместе с тем верующий, выговариваясь, словно перекладывает на него часть своего стыда. «Именем Христа отпускаю твои грехи, сын мой, ступай с Богом», – слышит грешник, и на душе его становится легко.
Многие ли наши современники обращаются к психотерапевту? Единицы. В Российской империи «психотерапевтическую» помощь священников получало почти все православное население, за исключением разве что лицемерной знати да горстки нигилистов.
Разумеется, исповедь существует и у католиков, вот только авторитет среднестатистического кюре или падре несопоставим с авторитетом батюшки. Клирики крошечных по площади западноевропейских приходов всегда находились поблизости, да и без них в приходах имелось немало образованных людей. В России самоценность общения с сельским священником велика была хотя бы потому, что до ближайшей церкви зачастую требовалось отмахать не одну версту.
И сам священник, бывало, целыми днями «нарезал» по всему огромному приходу, что кстати, также не могло не оцениваться крестьянами по достоинству. Визит батюшки в удаленную деревеньку становился событием, о котором вспоминали потом месяцами: юного читателя вновь прошу перенестись мысленно в безумно скучный мир без электричества и даже без чтения.
«Следует отметить, что до 1747 года церкви на Алтае возводились на остаточные от горнозаводского производства средства, и наблюдалась острая нехватка храмов, – сообщает Михаил Чибисов из Алтайского государственного университета. – Тобольская консистория буквально "заваливает" Канцелярию Колывано-Воскресенского горного начальства докладными записками, в которых отмечается, что во многих деревнях крестьяне живут некрещеными, хотя раскольниками не являются».
Далее тот же Чибисов предполагает, что дефицит храмов и батюшек (а, соответственно, и обрядовых услуг) привел к фактам «перехода заводских крестьян в старообрядчество, поскольку... при общем росте количества населения наблюдается одновременное снижение числа заводских крестьян и увеличение числа раскольников». Даже в 1840-е годы в Западной Сибири приходилось лишь примерно по одной церкви на площадь в 100 км на 100 км.
Разумеется, у нас церкви стояли куда как плотнее: к началу XX века в Симбирской губернии, куда входила территория будущей Мордовии, один храм «обслуживал» территорию 7,8 км Х 7,8 км. Тоже совсем не мало, если учесть, что основным средством передвижения служили ноги в лаптях (между прочим, пары лаптей мужику хватало недели на две).
Однако более всего авторитет западноевропейского священнослужителя был подорван тем, чего никогда не было на Руси. Начиная с XII века, католический клир усердно обогащался на торговле индульгенциями – полном или частичным отпущением грехов, прошлых и будущих. В то же время поголовно дававшие обет целибата (безбрачия) западные священники частенько уличались собственными прихожанами в... распутстве.
Если уж в наши дни падре по всему католическому миру уличаются в приставаниях к маленьким верующим, то остается догадываться, какого масштаба педофилия достигала прежде. Словенский философ Славой Жижек усматривает в ней даже приманку для скрытых гомосексуалистов, позволяющую обеспечивать церковь кадрами: «Позволив католическим священникам жениться, мы ничего не добьемся, мы не получим священников, просто делающих свою работу и не домогающихся маленьких мальчиков, поскольку педофилия порождается католической институцией священства... в качестве ее непристойного тайного дополнения».
В XVI веке чаша терпения переполнилась, и европейцы восстали против своих циничных пастырей – началась Реформация, а следом Контрреформация... Европа захлебнулась в крови: народы истребляли не только друг друга и но и сами себя в гражданских войнах.
По сравнению с тем, что вытворяли в XVI–XVII веках добрые западные христиане с именем Иисуса на устах под руководством своих священнослужителей, меркнет даже опричнина. Фактически она длилась семь лет (1565–72) и не имела отношения к религии, а была плодом маньяческих фантазий. Даже такое следствие схизиса сознания Иоанна IV и земско-опричного раздвоения его страны, как Смутное время, не привело к столь значительным жертвам. За XVI–XVII века население Западной Европы лишь удвоилось, а жителей России за те же два столетия стало больше вчетверо (без учета завоеванных ханств и присоединенной Малой Руси).
И, наконец, самое ужасное, чего, по-моему, европейцы так до конца и не простили ни католической церкви, ни народившимся в горниле Реформации протестантским церквям. В XV–XVII веках в Западной Европе бушевал террор против красивых женщин, которые поголовно считались ведьмами, ибо... возбуждали мужчин.
Как сказано в Большом мифологическом словаре А.М. Черницкого (Москва, 2008), «охоту на "ведьм" развязала инквизиция во главе с женоненавистниками из доминиканцев: "ведьмы" подвергались пыткам и прилюдно сжигались заживо; католическая церковь достаточно рано отвергла возможность существования ведьм, однако охота на них приняла еще более широкий размах у протестантов, которые переняли методы инквизиции; в итоге даже спустя 500 лет в Западной Европе гораздо меньше красивых женщин, чем в славянских странах, где не было "охоты на ведьм"».
Ну какой после этого может быть авторитет у церкви и ее служителей? Даже «Домострой», который в советские годы трактовался как выдающийся образчик мракобесия, предписывал мужу наказывать жену лишь за самые тяжкие проступки «плетью вежливо» и непременно без посторонних глаз, наедине.
Вместе с тем автор этих глав далек от тотальной идеализации православного клира. Отдельные попы вели себя безобразно, особенно в отношении выкрестов из числа «инородцев», которых подозревали в неискренней вере. Например, в 1748 году мордва села Атяшево (за околицей которого спустя полтора века заложена будет моя малая родина – одноименный поселок) направила челобитную епископу Нижегородскому и Алатырскому Вениамину с жалобой на местного отца Дмитрия, который силой отбирал у жителей скот, зерно и подводы. В семье не без урода...
Но посмотрите, как доверчиво бросаются городские наши современники к стоящему близ своего храма священнику:
– Батюшка, благословите!
Никому батюшка не отказывает, и вот уж «новый русский» в супермодном костюме (вариант – эмансипированная леди с ногами от ушей) на глазах у всего честного народа припадает устами к кресту, а потом и к поповской ручке. Разве не умиляет, а? Труд сей эфемерен, непроизводителен и даже спорен, но никому в голову не приходит призвать: давайте, мол, этих дармоедов в рясах к станкам поставим!
Уж не в толковании ли русской святости как сродства населения к своим батюшкам сокрыт один из ключиков к пониманию русской души? Вдумайтесь: при всей бедности русской деревни большая часть храмов строилась на деньги и «тщанием», то бишь руками самих прихожан.
Таким образом возвели церковь в Больших Манадышах в 1843 году (взамен сгоревшей в 1837 году; в 1908-м церковь еще и перестроили, значительно увеличив в длину и ширину), в Сосуновке – в 1779 и 1864 годах, в Чамзинке – в 1879-м, в Алашеевке – в 1887-м, в Тарханове (где тоже одно время жили предки автора) – в 1812 и 1891 годах...
А сейчас вы без «спонсора» хоть одну церковь построите?
Осознав непоколебимость авторитета «святой Руси» в крестьянской среде, председатель Совнаркома Владимир Ульянов (Ленин) нашел единственно верный для большевиков выход. Вместе с председателем ВЦИК Михаилом Калининым 1 мая 1919 года он направил председателю ВЧК Феликсу Дзержинскому указание: «...Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».
Вам это ничего не напоминает? За 700 лет до большевиков монголы держали в церквах своих лошадей и устраивали там оргии. «В Октябрьском перевороте не было ничего органичного для России, – напротив, он перешиб ее хребет», – констатировал Солженицын.
Вот теперь-то самая пора вернуться к созданному в результате двойного второго брака семейству ровесников – Матроны Ивановой и Алексея Савина (или Савельева), моих прабабушки и прадедушки. Сегодня еще сложно сказать, отчего за ними закрепилась фамилия Бирюковых, но как-нибудь попробуем докопаться и до этого.
На исходе XIX века Неонила Кирьянова из Чебудасов вышла за Петра Бирюкова – сына Матроны и Алексея из Больших Манадышей.
А 12 января 1899 года священник Лаврентий Солнцев записал в метрической книге церкви села Большие Манадыши, что у «крестьянина Петра Алексеева Бирюкова и законной жены его Неонилы Васильевой» родился первенец – Татьяна. Моя родная тетя.
К сожалению, бабушке Неониле и деду Петру не суждено было узнать, что у их младшего сына Степана Петровича вырастут сыновья Юрий, Валентин и... Виктор. Ваш покорный слуга.
Мы с моим братом Валентином Степановичем Бирюковым сжали с флангов младшего нашего дядю - Константина Михайловича Бакланова
Мой старший брат Юрий Степанович Бирюков
Надвигалось время больших надежд. Невесть откуда пожаловавший научно-технический прогресс щедро проливал на человечество дождь своих блистательных открытий: электрический свет и радио, телеграф и телефон, автомобиль и аэроплан.
«Не имея инстинкта животных, по которому те живут и устраивают свою жизнь безошибочно, люди гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как создать общество, наука еще все равно что в пеленках, – выдал вдруг Федор Достоевский в ноябре 1877-го. – Явились мечтания... Но за мечтателями явились уже другие учения, простые и понятные всем, вроде: "Ограбить богатых, залить мир кровью, а там как-нибудь само собою все вновь устроится"».
Почему же никто, практически никто не внял этому предупреждению? Ответить пытается наш современник, социолог Сергей Магарил из Российского университета дружбы народов: «Третируя интеллигентные слои, как "очень маленький, очень ничтожненький народик", Ф. Достоевский призывал преклониться перед правдой народной и признать ее за правду даже в том ужасном случае, если она вышла бы отчасти из Четьи-Минеи. Так источником высших ценностей признавалось глубокая архаика».
Конечно, образованная публика в XIX веке стремилась дистанцироваться от религии не только в России: казалось, выдающиеся достижения ученых не оставляют камня на камне от ветхого здания креационизма – веры в божественное сотворение мира из пустоты. Но имелась в России и своя «эксклюзивная» специфика в отношениях общества и религии.
«Церковь сильно скомпрометирована периодом от Никона до революции, эпохой Романовых, – считает упоминавшийся выше историк Прохоров. – О каком авторитете церкви можно говорить, если... Тайная канцелярия контактировала с исповедниками: кто был на исповеди, о чем говорил? Как в XVIII–XIX веках велась миссионерская работа? Она сводилась к борьбе со староверами, сектантами и Львом Толстым. А что идет революционное движение, что народ не знает Писания – этого не замечали».
Да и как заметишь-то, если обладающая властью знать пишет одну историю, а народ, сам о том обычно не догадываясь, – другую. Параллельную.
